Вмиг Антонио превратился в другую машину. Но так спешил и так мало знал о машинах, что она получилась, скажем прямо, весьма странной — бледно-голубая, цвета утиного яйца, и на резиновых колесах. Впрочем, она, вероятно, вся была из резины, потому что снаряд, выпущенный из машины Гвидо, от нее отскочил и врезался в ступени Арсенала. Почти все, кто был на Корсо, кинулись на землю ничком.
— Мама... мама внутри этой штуки! — в ужасе закричала Лючия, перекрывая грохот.
Паоло содрогнулся: наверное, так оно и есть. У Антонио не было времени спустить Элизабет. А теперь он с безрассудной отвагой таранил Гвидо — бам-бум, бум-бам! Ужасно, должно быть, для Элизабет! К счастью, все это продолжалось не дольше секунды. Внезапно Элизабет и Антонио предстали в собственном образе — почти под самыми гусеницами Твидовой машины. Элизабет сразу побежала — Паоло не знал, что она может так быстро бегать, чуть ли не с быстротой ветра! — к ступеням Арсенала. И тут, возможно, из-за вредности, присущей Петрокки, а может, из-за общей неразберихи, в большом Гвидо-танке опустился пушечный ствол, целясь в Элизабет.
Антонио обругал Гвидо последними словами и швырнул помидор, который все еще держал в руке. Красный плод попал в цель, развалился и потек по железной стенке. И не успел Паоло подумать, какой от этого прок, как танка не стало. И Гвидо не стало. Вместо Гвидо был гигантский помидор. Размером с тыкву. Он стоял посреди мостовой и не двигался.
Это был победный удар. Паоло понял это по выражению лица Антонио, как раз шагавшего к помидору. Усталый, он с отвращением наклонился, чтобы поднять помидор. Среди Петрокки раздалось несколько вздохов, среди Монтана несколько ликующих криков, не совсем уверенных и еще в меньшем числе.
Тут кто-то напустил новые чары.
На этот раз — густой влажный туман. Без сомнения, в начале противостояния он не показался бы таким страшным, но после всего пережитого был для Паоло последней каплей. Перед его глазами стояла густая белая пелена, и кроме нее он ничего не видел. А вздохнув раз-другой, закашлялся.
Кашляли все вокруг, и те, кто был рядом, и те, кто находился от Паоло на значительном расстоянии, и это был единственный знак, по которому он мог судить, что он не совсем один. Паоло повертел головой, пытаясь рассмотреть, кто еще тут кашляет, но не увидел даже Лючии. И Бернардо он не видел, хотя знал, что все время держал его за руку — еще секунду назад. Не успел он все это осознать, как понял, что утратил и чувство пространства. Он оказался совсем один, кашляющий и дрожащий, в холодной белой пустыне.
«Нет, я не стану терять головы, — решительно сказал себе Паоло. — Отец не потерял, и я не потеряю. Найду убежище и отсижусь, пока не кончится это дьявольское заклятие. А потом пойду домой. Неважно, если Тонино все еще нет... — И он остановился, потому что в голову ему пришла одна мысль — потрясающее открытие: — Таким путем нам Тонино не найти никогда».
И он знал, что это так.
С протянутыми вперед руками и широко распахнутыми глазами в надежде что-то разглядеть — что было маловероятно, так как от тумана из них текло, из носа тоже, — Паоло, чихая и кашляя, шаг за шагом продвигался вперед, пока пальцы ног не уперлись в камень. Опустив глаза, Паоло попытался разглядеть, что это, но не смог. Тогда он поднял ногу и пальцами провел по препятствию. После нескольких дюймов нога свободно двинулась вперед: препятствие кончилось. Значит, нога упиралась в выступ. Скорее всего в поребрик. Ведь когда Паоло убегал от слона, он был у края мостовой. Взобравшись на поребрик, он осторожно прошел вперед еще дюймов шесть — и упал на ступени поверх чего-то, что, видимо, было человеческим телом.
Это так ошеломило Паоло, что сначала он лежал не шевелясь. Но вскоре понял — тело под ним живое: оно подрагивало — впрочем, как и он сам, — кашляло, потом забормотало. «О мадонна...» — услышал Паоло слабый, хриплый голос. Теряясь в догадках, он осторожно протянул руку и провел ею по телу. Пальцы попали на холодные металлические пуговицы, галун, а чуть повыше ощутили теплое лицо — которое, когда холодная рука Паоло коснулась губ, испустило квакающий звук, — и большие пушистые усы.
«Ну и ну! — подумал Паоло. — Так это же полицмейстер Капроны!»
И Паоло встал на колени, опустившись на плоскость, которая, вероятнее всего, была ступенью Художественной галереи. Спросить было некого, кругом ни души. Но не мог же он бросить человека, беспомощно валявшегося на ступенях в таком тумане. Тут и тому, кто мог двигаться, приходилось достаточно туго. Считая, что поступает правильно, Паоло — он все еще стоял на коленях — запел, очень мягко, самое общее контрзаклятие, какое вспомнил. На туман оно никакого влияния не оказало — тут, очевидно, действовали очень сильные чары, — но Паоло услышал, как полицмейстер, перекатившись на бок, застонал. Заскрипели сапоги: кажется, он ощупывал ноги. «Mamma mia», — разобрал Паоло среди жалобных стонов.
Прозвучало это так, словно полицмейстер хотел остаться один. Паоло предоставил его самому себе и пополз вверх по ступеням. И добрался до самого верха, но понял это только тогда, когда ударился локтем о колонну и тут же ткнулся головой в живот Лючии. По какому поводу они немедленно обменялись не слишком любезными словами.
— Когда кончишь лаяться, — сказала наконец Лючия, — можешь влезть сюда между колонн. Вдвоем не так холодно. — Она закашлялась и задрожала. — Ужас! И кто все это натворил! — Она опять закашлялась. От тумана голос у нее охрип.
— Не мы, — отозвался Паоло. — Иначе бы мы знали. Ой, локоть! — Ориентируясь на ее голос, он втиснулся между колоннами и встал рядом с ней. Так он чувствовал себя получше.